Мысль, вообще-то, здравая, но не в случае Бродвея. Первым и самым красноречивым свидетелем его исключительности служит именно план Нью-Йорка, на котором видно, что «Широкая дорога» — не просто главная магистраль главного города Америки, она еще и рекордсмен длины. (Известно, как американцы любят всяческие рекорды.) Мало того что «дорога» бежит наискосок через весь Манхэттен, так она и от него, не в силах остановиться, стремится дальше, мимо предместий и окраин, через границы графств и штатов, чуть ли не «до канадской границы». Впрочем, даже в пределах города ее протяженность выглядит более чем внушительно. Редкий турист доберется за одну прогулку даже до середины…
Несмотря на аналогичный статус, внешне Бродвей мало похож на классические столичные артерии Старого Света, вроде Елисейских полей или Унтер-ден-Линден. Здесь почти нет фешенебельных отелей, крупных правительственных учреждений, парадных городских музеев. Правда, ничего такого мы, собственно, от него и не ждем, с детства привыкнув ассоциировать нью-йоркскую «визитную карточку» с иными атрибутами: феерическими зрелищами, фейерверком огней, мерцанием рекламы. В общем, Бродвей «обязан» в наших глазах быть «шоу-улицей», и никуда ему от этого не деться.
Он и не пытается, хотя, чтобы дать место и остальным проявлениям своей многоликой натуры, сосредотачивает стереотипные «удовольствия» на одном сравнительно коротком отрезке, в районе Таймс-сквер. А на остальных — дает волю фантазии. Каждый из пересекаемых проспектом районов представляет особый культурный слой американской городской истории. В каждом — свой стиль застройки и ритм жизни. Одно «дело» — банки и конторы окрестностей Уоллстрит, совсем другое — арт-галереи богемного Сохо, третье — легендарный мир нью-йоркских театров. А в районе Вест-Сайда и Гарлема открывается уже «четвертый Бродвей» — заурядная пыльная магистраль вполне провинциального на вид города. Итак, перед нами «улица-Протей», или, если угодно, «улица-учебник»: по словам известного знатока Америки, публициста Александра Гениса, лучшего открытого «урока по истории и географии Нью-Йорка», чем прогулка по Бродвею, просто не придумаешь.
«Романтики» и «практики» с широкой дороги
В первоначальном виде Бродвей возник еще до того, как на Манхэттен ступила нога бледнолицего. По словам археологов, нынешние очертания проспекта повторяют исконную индейскую тропу, которая связывала южную и северную части острова, когда он был покрыт густыми зарослями. Странную для лесного пути траекторию они объясняют особенностями холмистого ландшафта: пешеходам приходилось держаться узкой лощины (кстати, по одной из версий, «Манна-хатта» по-гуронски означает «холмистый остров»).
В 1626 году сюда пришли голландцы, и значение «трассы север—юг» сразу возросло. Она соединила два первых европейских поселения на острове — Новый Амстердам («внизу») и Гарлем («сверху»). Притом в пределах Нового Амстердама дорогу расширили и обустроили, а «варварское» туземное название Виквасгек (до сих пор ученым неясно, откуда взялся этот топоним) заменили на более пристойное для завоевателей Heere Straat (Господская улица). И лишь в 1664 году, после того как голландцы уступили Манхэттен англичанам, а Новый Амстердам стал Новым Йорком, на карте появилось нынешнее громкое имя — Broadway («широкая дорога»). Получилось очень «по-новосветски»: дух просторов и свободы составил основу идеологии для будущей «родины смелых» — США.
После Войны за независимость и учреждения нового государства в конце XVIII века Нью-Йорк вступает в фазу невероятного развития. Не «состоявшись» в качестве административной столицы (а точнее, пробыв таковой всего один 1789 год), город находит свое призвание в экономике. В 1792-м открывается знаменитая Фондовая Биржа. Еще через десять лет статистика показывает, что на берегах Гудзона и Ист-ривер постоянно проживают уже 60 тысяч человек — больше, чем в «старых добрых» Филадельфии и Бостоне. Любопытно, что территория города в то же время остается микроскопической — примерно четверть Манхэттена.
Так, конечно, не могло продолжаться долго. В 1807-м вопросами градостроительства занялась специальная комиссия, и в 1811-м муниципалитету был представлен генеральный план — весьма масштабный и предусматривавший развитие будущего мегаполиса чуть ли не на век вперед. Согласно ему естественный ландшафт острова подлежал окончательному уничтожению, а на его месте должна была возникнуть практичная и строгая система застройки в духе модной тогда утопии «идеального города».
Так возникла знаменитая регулярная сетка Манхэттена: с севера на юг строго параллельно идут двенадцать «авеню», а под идеально прямым углом к ним — двести двадцать улиц. Все они, пронумерованные, из-за непомерной длины разбиты для удобства на отрезки: восточные и западные. Водоразделом «назначили» вертикаль Пятой авеню: слева от нее к номерам «притоков» добавляют букву W (West), справа — Е (East). И только прихотливая диагональ Бродвея выбивается из великой «регулярности». Не пощадив при ее создании ни холмика, ни деревца, беспощадные проектировщики все же позволили старой магистрали течь свободно, как прежде. Более того, именно в «срединном Манхэттене», где законы геометрии становятся совсем суровы, Бродвей как раз и делает свой первый и самый заметный поворот…
Южный «исток» Бродвея еще не предвещает ни его масштабов, ни лихорадочной круглосуточной сутолоки вокруг Таймс-сквер. Улица отправляется в дальний поход неторопливо и спокойно, почти по-европейски. И в самом деле, эта часть нынешнего Нью-Йорка, как никакая другая, напоминает о его колониальном прошлом. Небольшой зеленый сквер Боулинг-Грин, скажем, считается старейшим на Манхэттене. Когда-то в центре него возвышалась статуя Георга III. А респектабельные джентльмены приходили сюда, чтобы отдохнуть за подвижной игрой (отсюда само название: «Лужайка для кеглей»). Приходили — из строгих зданий поблизости, на смежной State Street («Государственной улице»), где они вершили свои важные дела: разбирали тяжбы колонистов и планировали карательные операции против аборигенов, чьи земли требовались британской короне. О последних, кстати, напоминает самый значительный архитектурный памятник этой части Бродвея. В роскошном неоклассическом здании бывшей Таможни (1907 год) разместился Национальный музей американских индейцев. А он, в свою очередь, образует интересный пандан к противоположной, северной, оконечности магистрали, где о коренном населении напоминает легендарный пень от дерева, под которым голландский негоциант Питер Минуит якобы купил у индейцев Манхэттен.
Второй известный символ южного Бродвея, рекомендуемый к осмотру путеводителями, напротив, погружает путника в гущу современности и знаменует начало финансового квартала. Шутки в сторону. Огромный бронзовый бык, переехавший на Боулинг-Грин от здания Биржи, чтобы указывать рогами прямо на проспект, скорому на суждения туристу покажется эмблемой агрессивного американского капитализма, намеком на культ «золотого тельца». На самом деле это творение — лишь символ оптимизма и доброй надежды на деловой успех. Дело в том, что на бирже «быками» называют брокеров, играющих на повышение и активизирующихся тогда, когда дела на фондовом рынке идут хорошо (в отличие от «медведей» — игроков на понижение, зарабатывающих на падении акций). Когда после биржевого обвала 1987 года скульптор Артуро ди Модика подарил родному городу этого упрямого зверя, то тем самым сказал, что верит в светлое экономическое будущее Нью-Йорка. А теперь, уже в наши дни, в случае благоприятной ситуации на фондовом рынке местные бизнес-новости открываются заставкой с изображением известной скульптуры.
В ущельях даунтауна
Вступая в «финансовый район», сердце мировой экономики, мы немедленно забываем о патриархальной тишине. Здесь улицы всегда запружены в основном, конечно, туристами («акулы капитализма» сидят с рассвета до заката у своих компьютеров). Тут и правда есть чему подивиться: можно заглянуть за ветхий фасад величественного здания Биржи и увидеть через стекло, как в огромном зале работает финансовая машина мира. Или прочувствовать ее «вибрации», прогуливаясь по Уолл-стрит. А нет — добро пожаловать на территорию, образовавшуюся после самого, на сегодняшний день, драматического события XXI века. Там, где ныне Ground Zero, «нулевая зона», еще недавно высились башни-близнецы Всемирного торгового центра.
Их нет и, по решению городских властей, больше никогда не будет, но вокруг с «высотностью», конечно, по-прежнему все в порядке. Причем вопреки расхожему представлению такая ситуация сложилась здесь весьма давно: многие небоскребы южного Бродвея были построены еще в первой трети прошлого столетия. Один из самых известных — Equitable Building (1915 год). Несмотря на очевидную элегантность здания, в свое время его постройка вызвала волну возмущения: ньюйоркцы боялись, что громадные «коробки» небоскребов «удушат» и без того узкие улицы даунтауна. Из-за него город и принял в 1916 году специальную резолюцию, по которой все новые высотки должны были иметь ступенчатую конструкцию и постепенно сужаться кверху, дабы не заслонять полностью неба. Это условие выполнено в расположенном неподалеку бывшем здании компании Standard Oil (1922 год), центральная башня которого, сужаясь, заканчивается изящной пирамидой с декоративным «масляным светильником» наверху.
А на другой стороне Бродвея, в тени таких же «громил», уютно притаилась церковь Святой Троицы. Когда-то эта псевдоготическая церковь середины XIX века считалась самым высоким зданием города, и ее колокольня служила ориентиром для прибывающих в Нью-Йорк судов, но теперь, на фоне гигантов, она совсем теряется. Тогда как во многих городах Европы линию горизонта по-прежнему определяют шпили и колокольни соборов, в Нью-Йорке на их месте давно оказались постройки делового центра — «храмы торговли».
Именно так прозвали расположенный чуть выше по Бродвею еще один знаменитый небоскреб: Woolworth Building (1913 год, архитектор Касс Гилберт). Заказчиком выступил богач Ф. Вулворт, владелец сети магазинов «Все за 5 и 10 центов». Насмотревшись во время поездки по Европе на французские соборы, он пожелал получить некое их подобие в здании собственной компании. Архитектор послушался и даже придал внутреннему пространству центрального холла вид храмового свода с нефами, украсив их мозаичными аллегориями труда и процветания. А среди обильного готического декора наружных стен поместил скульптурку самого заказчика, скрючившегося за подсчетом тех самых пятицентовых монет, из которых он и сколотил состояние.
Благопристойность людей и наглость белок
Засмотревшись на плотно облепившие улицу здания, можно не заметить, как Бродвей успевает перетечь из деловой части в административную, где банки отступают под натиском городских учреждений. Когда-то на этой территории вершились судьбы Америки: там, где теперь разбит сквер Сити-холла, в 1776 году Джордж Вашингтон зачитывал толпе Декларацию независимости США. Впрочем, позднее Нью-Йорк предпочел остаться в стороне от государственных дел и сосредоточился на собственном развитии. Так что сегодня на Бродвее административном решаются разве что вопросы городского самоуправления: непосредственно на проспект выходят нежные, почти «дворцовые» очертания Мэрии (1802— 1811 годы), напоминающие о стиле Людовика XVI и очень не похожие на монументальную, строго классицистическую архитектуру вашингтонских «столпов власти».
Изящные пилястры и колонны украшают еще одно импозантное городское учреждение: здание Муниципалитета (1914 год). Правда, на сей раз речь идет не о «дворце», а небоскребе. Похоже, между прочим, что именно его имел в виду Эннио Флайано, сценарист великого Феллини, когда писал своему другу: «Коринфские колонны в Нью-Йорке взобрались на здания выше, чем у любого римского архитектора. Иногда их встретишь на высоте 100 метров. Кто хочет ощутить себя на римских форумах времен Горация и Марциала — пусть прогуляется по Бродвею». Имперское величие подобных зданий, которое столь верно прочувствовал итальянец, должно быть, импонировало и товарищу Сталину. По крайней мере, в московских высотках несложно усмотреть отголоски двух популярных нью-йоркских «высотных» стилей: «неоготического» (например, в здании МИДа) и «неоклассического» — в МГУ на Воробьевых горах. В последнем некоторые искусствоведы усматривают даже прямой парафраз нью-йоркского Муниципалитета: та же парадность и ярусность, только вместо университетского шпиля в Америке — скульптура «Городской славы». Похоже, что прославленные нью-йоркские небоскребы в самом деле не давали покоя советскому вождю: самый нашумевший из неосуществленных архитектурных проектов сталинских времен — знаменитый Дворец Советов (415 м) — по замыслу должен был на несколько десятков метров обогнать тогдашнего «лидера» — Empire State Building (381 м). Впрочем, многоэтажность манхэттенских оригиналов была не столько порождением «гигантомании» или державного тщеславия, сколько следствием баснословной стоимости квадратного метра на узком пространстве острова Манхэттен.
Напротив Мэрии, на левой стороне Бродвея, спряталась маленькая церквушка Святого Павла, построенная в 1766 году. Это одно из немногих доживших до нас зданий XVIII века, чудом пережившее частые нью-йоркские пожары. По преданию, как раз сюда в 1789 году зашел помолиться после принятия президентской присяги Джордж Вашингтон. Кроме памятной скамейки, где преклонил колена отец-основатель страны, о тех временах напоминает небольшое церковное кладбище. Среди шумного делового центра оно выглядит уютным тихим островком. Здесь во время ланча банковские служащие отдыхают и кормят белочек. Очаровательные грызуны — настоящий бич Нью-Йорка и его парков (в одном Центральном насчитывается несколько тысяч!). Почему-то именно их городские власти считают символом той «дикой» природы, о которой надо заботиться посреди «каменных джунглей». Попробуй только шугани белку, сразу набегут старушки с упреками, а то и полицейские. А вот сами зверьки ничего не боятся. Гуляя по Центральному парку, я видел, как белочка отняла у малыша конфету. Малыш — в слезы. А белка села играть со своим трофеем прямо у коляски.
Ланч на скорую руку — удовольствие, которое предлагают все центральные улицы Нью-Йорка, и Бродвей не исключение. Раздобыть еду можно в любой «дели» (сокращение от «деликатесов»). Обольщаться, правда, не стоит. Даже если заведение носит завлекательное название вроде Gourmet Deli или Royal Deli, единственным фирменным блюдом в нем окажутся все те же сэндвичи, правда, в расширенном ассортименте. В обеденные часы «быстрая» гастрономия становится, естественно, самым популярным товаром на Бродвее. Десятки людей в деловых костюмах выбегают из подъездов офисных небоскребов, чтобы вернуться через пару минут с коричневым бумажным пакетом. Ну а те, у кого боссы поснисходительнее, отправляются, как мы уже заметили, неторопливо трапезничать в парки.
О бродвейских садах и парках, кстати, следует сказать отдельно: стереотип не срабатывает и здесь. Все обычно представляют себе лишь Центральный парк — громадный зеленый прямоугольник, раскинувшийся посреди острова, а остальная часть Манхэттена в расхожем представлении «остается» сплошным каменным частоколом. Я был в очередной раз приятно удивлен: зеленые площадки хоть и невелики, но равномерно разбросаны по всей территории, и каждая по-своему хороша. Говорят, недавно за них взялась специальная общественная организация: это ее стараниями унылые зеленые пятачки превратились в уютные сады и скверики, а традиционные скамеечки — в мелкий ряд столиков и стульев — на радость проголодавшимся туристам и обитателям офисного Манхэттена.
Магистраль чугунная
Если же есть время и деньги, то лучше пообедать не спеша и с толком. Для этого достаточно пройти по Бродвею чуть вверх до следующего квартала, где расположены самые стильные ресторанчики Нью-Йорка. Здесь же улица преподносит еще один архитектурный сюрприз. Еще недавно вокруг были величавые административные «билдинги», и вдруг, миновав оживленный перекресток с Кенэл-стрит, вы словно попадаете в другой город. Вдоль тротуаров выстроились невысокие (в пять–шесть этажей) узкие дома, раскрашенные неброско. Фасады расчерчены строго, но не без изящества, и по каждому с верхнего этажа спускается ажурная лестница. Это — «чугунный Бродвей» (cast-iron Broadway), признанная «изюминка» — Сохо.
О СОХО: происхождение названия этого нью-йоркского района довольно прозаично: SoHo — сокращение от South of Houston Street, «к югу от Хаустон-стрит» (пишется как техасский Хьюстон, но читается именно как Хаустон). И не путайте его с «омонимом» — лондонским Сохо! За тем скрывается история более интересная: считается, что он восходит к охотничьему кличу «со-хо!» (напоминая о тех временах, когда территория к западу от Вестминстера была еще сельской местностью, куда придворные приезжали на охоту).
Изюминка, естественно, «выкристаллизовалась» не сразу. В середине XIX столетия стремительно развивающийся город остро нуждался в дешевых и быстровозводимых постройках. Тогда и появились конструкции из чугуна, с помощью которых торгово-промышленный Сохо заполнился фабриками и складами с редкими вкраплениями бросового жилья. По требованию заказчиков, преимущественно торговцев тканями и мебелью, в районе вырастали просторные универмаги с огромными витринами. На углу со Спринг-стрит до сих пор стоит здание одного из них — бывшего универмага Houghwout (1857), известного еще и тем, что в нем был установлен первый в мире лифт фирмы «Отис». Houghwout Building проектировался тогда, когда единственным достоинством чугуна считались практичность и дешевизна, однако архитектор оказался не чужд эстетического «стыда» и постарался скрыть «плебейское» происхождение дома: в отделке и окраске чугун замаскирован под «благородный» камень.
Потом новый стиль вошел в моду, и фактуру тяжелого сплава не только перестали скрывать, но всячески подчеркивали: и даже каменные дома стали подражать в дизайне своим металлическим аналогам. Одна из самых изящных построек такого рода в районе — ажурное здание Little Singer в стиле модерн, возведенное в 1904 году для корпорации, основанной в XIX веке знаменитым изобретателем и швейным магнатом. Не путать с известным «протонебоскребом» Singer Building 1908 года, который когда-то считался одним из лучших украшений Бродвея, но был разрушен в 1960-х. Сокрушаясь по этому поводу, ньюйоркцы даже приняли постановление о том, чтобы вопросом сноса исторических зданий занималась специальная комиссия.
Со временем промышленность перебралась из Сохо подальше на окраины, торговля утихла и «чугунные дома» пришли в запустение. «Второе рождение» квартала произошло уже в 70-е, когда заброшенные склады и цеха облюбовала богема, быстро сообразив, что из просторных и светлых помещений получатся идеальные студии и мастерские. А еще позже, по безжалостному экономическому закону, освоенные бедными художниками индустриальные пространства превратились в востребованные лофты: шикарные квартиры во весь этаж, самый дорогостоящий и трендовый тип современного жилья.
О ЛОФТАХ: попадаешь в такую квартиру прямо из лифта, и потому вместо простых кнопок с номером этажа в них установлены специальные, реагирующие только на ключ. Узнал я об этом совершенно случайно, когда, познакомившись в кафе с одним из местных обитателей, неожиданно попал к нему в гости. Молодой писатель Гонсало Лира может считаться типичным современным «соховцем». Приехав в Америку из Чили для учебы в престижном Дортмутском университете, он вскоре увлекся литературой и начал писать сам. Первый же опубликованный роман оказался не просто бестселлером, но сделал юного выпускника миллионером. Теперь в своей громадной квартире Гонсало сочиняет романы и киносценарии, а в свободное от работы время коллекционирует современную живопись и собирает на «мегавечеринках» весь окрестный бомонд, в общем, делает все то, что положено по статусу тому, у кого жизнь удалась.
Из обживших некогда неприглядный район «работников искусств» нынче здесь остались лишь самые удачливые. Тем, кто победнее, модное жилье давно не по карману. Зато для первых тут все удобства: не отходя далеко от мастерской, можно продать картину какойнибудь арт-галерее, а если совсем повезет, то и выставить в расположенных неподалеку Новом музее современного искусства или филиале музея Гуггенхайма.